Русско-японская война

Русские военнопленные с японским православным священником К. Судзуки. Япония, Мацуяма, 1904-1905 годы.

Во время пребывания русских пленных в Мацуяма Судзуки Кюухати (Сергий), с конца мая 1904 года, в течение года и десяти месяцев служил в Мацуяма в лагере для русских военнопленных, став духовным пастырем для русских пленных и при необходимости провожая их в последний путь (русское кладбище в Мацуяма и сейчас содержится в образцовом порядке на средства японцев). Личный ученик Николая Японского. С 1927 года протоиерей. Скончался в 1946 году в Даляне (Китай), оставил после себя 10 детей и добрую память тех русских, кому он по мере сил своих помогал во время их пребывания на чужбине.

Японские медсёстры с японским санитаром оказывают медицинскую помощь русскому военнопленному. Русско-японская война 1904-1905 годов.

Японская сторона изо всех сил стремилась придерживаться требований Гаагской конвенции 1899 г. о положении и правах военнопленных. Это объяснялось интересами Японии в сохранении статуса «культурной страны», а также опасениями японцев оказаться в русском плену, на фоне достаточно нестабильной, вплоть до окончания Мукденской операции, ситуации на сухопутном театре военных действий.

Поскольку у пленных было много свободного времени, то они просили разрешения заняться какой-нибудь работой. В связи с этим были утверждены «Правила выполнения работ пленными». И только потом пленным было разрешено работать. Зарплата для низких офицерских чинов составляла семь сэн в день, для солдат - четыре сэны в день.

В лагерях пленные сами не только ремонтировали обувь и одежду, но и шили ее. Чаще всего пленные работали в сельском хозяйстве.

Можно сказать, что эта страна очень удивила русских военнопленных. Сами города, быт их жителей были для русских в новинку, и они проявляли большой интерес к местам, где им пришлось находиться.

В свою очередь японцы также проявляли большое любопытство по отношению к русским - они изучали их язык, обычаи, накомились с русской литературой, музыкой и искусством.

Такэба Нака - японская медсестра, работавшая в госпитале для русских военнопленных во время Русско-Японской войны.

Драматическая история любви японской медсестры и русского военнопленного стала известна благодаря неожиданному открытию археологов местного музея: при подготовке к выставке на найденной в 1985 году золотой монете царской чеканки была обнаружена незамеченная прежде надпись на русском и японском языках - имена русского пленного офицера и японки. Монету носили на цепочке, как медальон, а гравировку, судя по всему, заказывали у профессионального мастера.

Приходится лишь догадываться о том, почему монету потом бросили в пруд при больнице, где проходил лечение от ран поручик Костенко, и о том, по каким причинам влюбленным пришлось расстаться.

Вероятно, эта история любви двух молодых людей из враждующих государств стала известна администрации больницы и девушку срочно отправили подальше - под родительский кров. Через пару лет ее сосватали и выдали замуж. Она умерла на юге Японии в 1975 году.

О судьбе Костенко известно и того меньше: он вернулся в Россию после окончания войны, а умер в США в 1928 году в возрасте 47 лет.

Около пруда, где была обнаружена находка, теперь установлена стела, к которой смогут приходить молодожены и влюбленные пары, чтобы получить в подарок символическую копию знаменитой монеты.

Во время Русско-Японской войны в Мацуяме с населением 30 тысяч человек было размещено около 6 тысяч русских военнопленных. По мотивам истории любви театр "Боттян" создал мюзикл "Клятва на монете" и с успехом показал его в России. Школьники города долгие годы каждый месяц приходят на кладбище, где покоится прах 98 русских солдат и офицеров, погибших от ран, чтобы убрать их могилы, возложить цветы и помолиться о них.

Пламенац Филипп Маркович (1827-1909) - черногорский воевода, зауряд-прапорщик 1-го Читинского казачьего полка, кавалер всех степеней Георгиевского креста, участник Русско-Японской войны 1904-1905 гг., национальный герой Черногории.

В русской армии хорошо знали старика с короткою, седою окладистою бородой, окаймлявшей смуглое лицо, освещенное из-под нависших седых бровей проницательными живыми, добрыми глазами. Этого черногорца все называли дедушкой, служил он в отряде генерала Мищенко, был его другом, его телохранителем. Без бинокля, без зрительной трубы горца, благодаря прекрасному зрению, он видит лучше, чем его командир генерал Мищенко с помощью оптики. И подсказывает ему: Тут наши, там японцы. Звали черногорского воина Филипп Маркович Пламенац. А «дедушке» в 1904 году исполнилось уже 76 лет. С генералом он был неразлучен уже вторую кампанию. Все удивлялись выносливости генерала Мищенко и легкости, с которой он ходил по сопкам. - Я старый охотник и родился в Дагестане, - шутил он. Пламенац не отставал от него ни на шаг: «Я всю жизнь по горам проходил». «И они шли с горы на гору, как горные козы, а мы едва поспевали за ними, обливаясь потом, томимые жаждой», рассказывал о друзьях Апушкин. После китайского похода Филипп Маркович поселился в Порт-Артуре вместе с генералом. Но едва началась война с Японией, продал свою фанзу, отдал деньги на Красный Крест и ушел к Мищенко. Его ввиду преклонного возраста не хотели брать в набег на Инкоу. Но «дедушка» сказал: «Пока я жив, не расстанусь со своим генералом». А самому генералу: «Если вы не хотите брать с собою Пламенаца, Пламенац сам себя возьмет».

«Вы знаете, какой у нас дедушка? - сказал генерал - Недавно один снаряд разорвался от нас недалеко и я вздрогнул. Он хладнокровно вынул из кармана клочок ваты и, подавая мне, сказал: «На, генерал, заткни себе уши, чтобы не пугаться». Каков? Меня сконфузил!». А сам генерал был одной из, увы, немногих светлых личностей среди командования в русско-японской войне. Он воевал по-суворовски, любил русского солдата и солдат платил ему тем же.

«Вот наш «дедушка - рекомендую, сказал мне генерал Мищенко, показывая рукой на старика в парусинной куртке без погон, сидевшего на фланге стрелявшей по японцам 1-й Забайкальской казачьей батареи и несколько впереди ее. Услыхав свое имя, он обернулся, и я увидал добродушное, загорелое в Корейском походе отряда и обросшее бородой лицо. Мы познакомились. Потом разговорились, хотя разговаривать с дедом не так-то легко, ибо речь его состоит из смеси черногорских слов с русскими.

- Давно вы, дедушка, начали сражаться?

- О, давно, давно, - ответил он мне тихим голосом, видимо, уходя мыслью в прошлое.

- В первый раз пошел я на войну с турками в 49-м году... Потом в 51-м... Потом в 53-м, 54-м, 55-м, 57-м, 59-и, 60-м, 62-м...

- Довольно, довольно, ‑ перебил я его, смеясь. ‑ Коротко сказать, вы всю жизнь провоевали?

- А, да, да! - засмеялся и он. - Только наши войны ведь какие прежде были! Сегодня перестрелка, а завтра все тихо и мирно... А потом убьют где-нибудь турки нашего юнака, или скот заберут, или наш юнак убьет где-нибудь на дороге какого-нибудь турка, и опять пошла война... Вот в 62-м году война была настоящая. Турки заняли всю Черногорию, жгли деревни, топтали жатвы и виноградники... А у нас было чуть не по пять патронов на ружье... Плохо было - врасплох нас захватили...

Он замолчал, переживая в памяти прошлое, но к нему уже не вернулся.

- Вот и теперь, - продолжал он, приехал я сюда, чтобы не умереть в постели, а в поле, на войне, как следует юнаку, воеводе. Только вот что плохо, добавил он с оттенком печали, - смерти перестал бояться. Прежде все боялся, а теперь перестал. Плохо, плохо!..

И он действительно бесстрастно сидел на батарее, под огнем, возле своего генерала и смотрел на сопки, из-за которых то и дело взлетали в голубое небо красивые белые клубы дыма рвущейся шрапнели. Эти маньчжурские сопки, по его признанию, напоминали ему горы родной Черногории. Без бинокля, без зрительной трубы, зорким глазом горца он отлично различает, где, наши, где японцы». В газете «Русское слово» от 2 марта (17 февраля)1909 года появилось следующее сообщение: «Похороны черногорского воеводы.

15-го февраля в Петергофе опустили в могилу тело знаменитого черногорского воеводы Пламенаца. Участник всех войн на Балканах за последние 60 лет, Пламенац при начале китайской войны отправился из Черногории в Китай и сделал всю кампанию в летучем отряде П.И.Мищенко, бывшего тогда еще полковником. Шесть раз раненый на Балканах, Пламенац после китайской войны проделал и всю японскую, удивляя товарищей храбростью и хладнокровием. По окончании войны он вернулся в Россию, украшенный четырьмя георгиевскими крестами и произведенный в офицеры. Он скончался 82-х лет». (Сооб. корр.).

Саичич Александр (1873-1911), самый известный черногорец (черногорский серб), принимавший участие в Русско-Японской войне 1904-1905 годов.

Известен благодаря следующему случаю:

В 1905 году, когда русские войска находились на Сыпингайских позициях в Восточной Маньчжурии, японцы отправили своего посла в русский штаб: тот предложил провести поединок русского офицера против японского офицера. Саичич вызвался на бой. Противником черногорца был японский офицер. Оба вступили в бой, оседлав лошадей: этот поединок был очень упорным. Японец рассёк лоб Саичичу, на что тот ответил смертельным выпадом. Спустя пару секунд конь самурая поскакал назад, волоча мёртвое тело хозяина. За сто метров до японских шеренг труп поверженного японца упал на землю. Александр подъехал к нему, поклонился и тотчас же умчался обратно.

Данная победа прославила Саичича как среди русских, так и среди японцев. После победы над японским офицером Саичич продолжил службу и участие в боевых действиях, командовал драгунским эскадроном, дослужился до воинского звания капитана. Был награждён орденами Святой Анны I и II степеней, Святого Станислава II и III степеней (оба с мечами), Святого Владимира III степени с мечами, медалью за ранение, Орденом Короны Италии IV степени, Орденом Князя Данило Первого IV степени, а также серебряной медалью за храбрость и памятной медалью к 50-летию короля Николы.

Японские медицинские сёстры. Период Русско-Японской войны 1904-1905 годов.

Профессия военной медсестры была для Японии периода Мэйдзи делом абсолютно новым, поскольку, в отличие от христианской морали, предписывавшей женщинам заботу о больных и раненых как дело милосердия, в японском обществе, руководимом другой моралью, присутствовала сильная сегрегация полов, и женщины не могли оказывать медицинскую помощь мужчинам за пределами своей семьи. На Западе медсёстры-доброволицы считались самоотверженными и хорошими женщинами, следующими высокому призванию; среди них было немало высокородных особ, чья сестринская деятельность только повышала их социальный статус. В Японии же медсестра, вынужденная ежедневно работать среди мужчин и тем самым подвергать своё женское целомудрие сильнейшей опасности, ни на какое уважение рассчитывать не могла. Опасаясь, что при подобном отношении к женской роли в медсёстры пойдут только женщины низших классов, которые и раньше за плату иногда занимались уходом за больными в богатых домах, японцы решили переломить культурную традицию и придать новой профессии благопристойный вид. Для этой цели благородные дамы японского императорского двора, курируемые непосредственно императрицей Сёкэн, в 1887 году образовали Общество медсестёр-доброволиц (篤志看護婦人会), которые занимались тем, что скатывали бинты, посещали солдат в госпиталях и жертвовали деньги благотворительным организациям. Инициатива удалась: на сестринские курсы стали записываться девушки из относительно высоких классов При этом стандарты женского целомудрия никуда не делись. В 1891 году Цунэтами Сано (佐野常民), руководитель сестринских курсов, говорил слушательницам курсов, что самая усердная их работа в медицинской сфере не будет считаться, если они при этом не будут хранить «чистоту своих тел и душ». Мицу Такаяма (高山盈), одна из преподавательниц, тоже была весьма озабочена чистотой душ и тел своих учениц и однажды категорически сказала им, что они опозорят всю страну, если не будут заботиться о своём моральном облике.

Другое отличие Японии от Запада состояло в том, что западные женщины нередко самостоятельно организовывались в общины сестёр милосердия и демонстрировали инициативу в выборе методов ухода за больными. Хорошо известна английская медсестра Флоренс Найтингейл, во время Крымской войны (1853-1856) в кратчайшие сроки снизившая своими методами смертность солдат в госпиталях, и именно на её принципах, подразумевавших относительную независимость медсестёр от врачей, основывались последующие западные сестринские комитеты. В Японии же принципы Найтингейл не прижились именно из-за декларируемой независимости среднего медперсонала. Японские медсёстры обучались именно профессии, фактически работая в армии и получая за свою деятельность зарплату, в то время как на Западе медсёстры были добровольными работницами и денег не получали.

Для японской пропаганды и агитации медсестры в японской культуре также осуществляли множество символических ролей, в частности, роль героини-медсестры, сопровождающей героя-солдата на войне. На государственном уровне изображение медсестёр, оказывающих помощь и своим, и вражеским солдатам, было призвано показать гуманность японцев. Также отношения медсестёр и военнослужащих-мужчин были частым сюжетом для японской эротической гравюры сюнга.

Забытые герои Русско-Японской войны - Дмитрий Карбышев.

В ходе Русско-Японской войны в составе батальона улучшал позиции, устанавливал средства связи, наводил мосты, вёл разведку боем. Совершил подвиг в сражении под Мукденом. Но первая боевая награда офицера Карбышева - орден Святого Владимира IV степени с мечами и бантами - был вручён за Бой у Вафангоу. Командуя кабельным отделением 4 телеграфной роты 1 Восточно-Сибирского сапёрного батальона (передача сигналов с помощью гелиографических установок), он вывел из окружения 60 военнослужащих с техникой и оружием. Войну закончил c 5 боевыми орденами и 3 медалями в чине поручика.


Страницы жизни Дмитрия Михайловича Карбышева в период Русско-Японской войны на самом деле слабо изучены. Благодаря опубликованным источникам нам известно, что Дмитрий Карбышев за всю компанию ранен и контужен не был и награжден пятью боевыми орденами (Святого Владимира IV степени с мечами и бантом, Святого Станислава III степени, Святого Станислава II степени, Святой Анны IV степени «За храбрость», Святой Анны III степени «За храбрость»). Благодаря одному только ордену Святого Равноапостольного князя Владимира IV степени с мечами и бантом, стоявшему только на ступень ниже ордена Святого Георгия IV степени, отличившийся становился потомственным дворянином. Это была очень высокая награда, которую Дмитрий Михайлович получил 9 декабря 1904 года.