Перебежчик ссср

Кир Булычёв (Игорь Можейко) в окружениии своих юных читателей. 1980-е годы.

Массовой аудитории Кир Булычев известен в первую очередь как создатель едва ли не главного советского литературного персонажа - гостьи из будущего Алисы Селезневой — и цикла произведений о вымышленном городе Великий Гусляр. Однако в научном сообществе Булычева знают под его настоящим именем — Игорь Можейко. Он работал в Институте востоковедения АН СССР, специализировался на истории Бирмы, в 1965 году стал кандидатом исторических наук, в 1981-м — доктором. Примечательно, что первый фантастический рассказ Булычева «Долг гостеприимства» был опубликован якобы как перевод произведения бирманского писателя Мауна Сейн Джи. Маун Сейн Джи, конечно, оказался мистификацией, но Можейко все равно был вынужден взять себе псевдоним: он боялся, что институтские начальники не одобрят его увлечения фантастикой. Лишь в 1982 году, получив Государственную премию за сценарии к фильму «Через тернии к звездам» и мультфильму «Тайна третьей планеты», Булычев был вынужден раскрыть карты. Руководство отнеслось к его литературной деятельности с пониманием и должности не лишило.

Стриги под Котовского...

Сейчас эту фразу редко можно услышать, несмотря на то, что все понимают эту фразу однозначно. А почему, собственно, под Котовского? Неужели до и после него не было знаменитых бритоголовых? Конечно, делали национальных героев, новые иконы идеологии, но Котовский стал легендой еще при жизни.

Фраза «стриги под Котовского» пришла из эпизода, где завшивевшие бойцы бригады Котовского в бане отказывались стричься. И только демонстрация командиром своего бритого черепа и реплика, мол, «это я-то лысый болван», возымели свое действие. Собственно, когда на очередном этапе истории начисто выбритые макушки снова вошли в моду, требования стричь под Котовского снова уверенно зазвучали, причем, даже и от людей, который никогда и не видели фильм о легендарном комкоре.

Ханако Исии у могилы своего гражданского мужа, советского разведчика Рихарда Зорге, казнённого в Японии за шпионаж.

Исии разыскала адвоката Асанума, защищавшего на процессе Зорге. Вместе с ним она два года осаждала администрации тюрьмы и кладбища, добиваясь разрешения отыскать и захоронить по-человечески прах любимого. Над ней издевались, ее презирали, но все-таки уступили. В 1948 году гроб был найден на участке среди захоронений бродяг и бездомных.

Женщина опознала прах мужа по пряжке на ремне, золотым коронкам, поставленным после аварии, следам старого ранения на ноге, ботинкам. Перезахоронить прах Ханако не могла, потому что не было денег. Их хватило только на кремацию, и урну с прахом около года женщине пришлось хранить дома.

Настойчивая женщина все-таки нашла способ для получения необходимых средств. Она написала о разведчике книгу-воспоминание и на гонорар купила участок на кладбище Тама. Там же покоился Одзаки - друг и сподвижник советского разведчика. Исии отвезла на кладбище урну и установила на могиле большой валун. Новый памятник был поставлен в 1959 году на собранные японским обществом средства.

В 1967 году останки разведчика перезахоронили оккупационные американские власти на токийском кладбище Тама. Разведчику были отданы все воинские почести.

Двадцать лет в СССР не признавали Зорге своим разведчиком. Ханаки расплакалась, когда давала первое интервью советскому журналисту. Она сказала, что двадцать лет ждала русских, чтобы рассказать им о Зорге. Эта история любви кажется нам очень романтичной. Но тот, кто хотя бы приблизительно знаком с японским менталитетом, может представить, что пришлось пережить женщине. Над ней постоянно издевались и смеялись (а это в Японии страшно), презирали, называя "японской подружкой".

В 1964 году заслуги разведчика были признаны, и Ханако назначили пенсию как вдове офицера. Она несколько раз бывала в СССР, лечилась и отдыхала здесь. В 2000 году Исии умерла. На кремацию ее отправили с золотым кольцом, сделанным из тех самых коронок Зорге. Она носила его всю жизнь.

Пиво в СССР.

Люди в Советском Союзе любили пиво, почти так же, как водку. Они пили его утром, во время рыбалки, в бане и после тяжелого рабочего дня. Пиво было всегда.

До революции Российская империя производила различные сорта пива, сваренные по западным стандартам: Венское (Мюнхенское), Пльзеньское, Баварское (Баварское), Кульмбакское (Кульмбахер), Богемское (Чешское) и другие. После 1917 года «буржуазные» имена были заменены советскими названиями. Например, Венское стало Жигулевским (Жигули), Пльзеньское - Русским и Мюнхенским - Украинским.

В СССР варили восемь сортов пива, каждый из которых имел различное содержание алкоголя: Жигулевское (Жигули), Русское, Московское (Украинское), Ленинградское (Ленинградское), Портерское, Мартовское (март) и Карамельное (Карамель).

Советские республики также выпускали свои собственные специальные бренды. «Бакинское специальное», «Ереванское время», «Минское», «Ферганское» и многие другие. Всего в Советском Союзе было сварено более 350 марок пива. Конечно, много разновидностей копировались друг друга.

В выходные дни бутылочное пиво обычно выпивали дома. Если человек хотел разливного пива, ему приходилось покупать его в киоске, который был повсюду. Летом пиво было ледяным, а зимой было теплым. В Союзе можно было также купить пиво из уличных бочонков, подобно тем, из которых разливали квас.

Никто не повёл глазом, если люди купили пиво утром, так как вечером его не было. Люди были готовы долго стоять за свеже-сваренным пивом, держа банки и контейнеры всех форм и размеров, чтобы заполнить тару.

Советские граждане, которые не хотели пить у ларька, отправлялись в пивные. Люди обычно брали несколько кружек, перекусывали воблой и другой сушеной рыбой. Завсегдатые "пивнушек" приносили с собой водку. Пиво и водку могли смешивать потихоньку, и получался всем известный напиток под названием "Ёрш".

Бары только начали открываться в семидесятых. Даже слово «бар» само по себе было новинкой и звучало чем то не понятным для людей. Эти заведения имели довольно простой интерьер внутри, предлагая разливное пиво и закуски, в баре можно было купить даже американские сигареты, если вам повезло. Во время антиалкогольной кампании 1985 года барам разрешалось оставаться открытым, поскольку пиво считалось гораздо менее злым напитком, чем водка.

Хотя в стране было всего несколько сортов, пиво было свежим, с коротким сроком годности. По этой причине в некоторых городах продавалось только местное пиво, это означало, что когда оно закончится, трудно было найти ещё, пока не заварили другую партию. Трудные времена!

В Советском Союзе не было консервированного пива. Только в середине семидесятых годов, перед Олимпиадой в Москве в 1980 года, было выпущено консервированное пиво «Золотое кольцо». Однако металл был дорогим, поэтому после Игр производство консервированного пива вскоре прекратилось.

В Советском Союзе пиво из так называемых «братских» стран, таких как Польша и Чехословакия, было вокруг, но в ограниченном количестве. Иностранные насадки появились только на полках магазинов, когда «железный занавес» упал, и многие российские заводы начали производить пиво под лицензией мировых брендов. Тем не менее, Жигулевское по-прежнему любимо в России.

Акира Куросава и "Дерсу Узала". На фотографии Максим Мунзук (Дерсу Узала) и Юрий Соломин (Арсеньев Владимир Клавдиевич). 1974-1975 годы.

В 1974 году Акира Куросава приезжает в СССР, и на студии «Мосфильм» снимает фильм «Дерсу Узала». В основу фильма положены произведения русского ученого и писателя Владимира Арсеньева. По его собственным словам, Куросава давно мечтал сделать экранизацию романа Владимира Арсеньева «Дерсу Узала».

На роль Арсеньева Куросава без колебаний выбрал Юрия Соломина, а вот найти подходящего артиста на роль Дерсу оказалось сложно. После долгого кастинга Куросава остановился на Максиме Мунзуке, актере тувинского музыкально театра, которого он увидел в эпизоде одного малоизвестного фильма. Как рассказывал оператор Федор Добронравов, работавший над фильмом «Дерсу Узала», Куросава был покорен исполнителем роли Дерсу и даже называл Мунзука «своим самым любимым актером в жизни». Куросаве удалось практически невозможное: снять русский фильм о России, сохранив при этом свой собственный стиль.

Фильм вошел в историю кинематографа, несмотря на то, что не имел кассового успеха. В 1974 году «Дерсу Узала» получил "Оскара", а в 1975 – золотой приз Московского международного кинофестиваля.

Марлен Дитрих на коленях перед Константином Паустовским. 1963 год.

История одной фотографии.

Марлен Дитрих приехала в 1963 г. с концертами в Москву.

В конце концерта на сцену ЦДЛ вышел с поздравлениями и комплиментами большой начальник из кагэбэшников и любезно спросил Дитрих: "Что бы вы хотели еще увидеть в Москве? Кремль, Большой театр, мавзолей?"

И эта как бы недоступная богиня в миллионном колье вдруг тихо так ему сказала: "Я бы хотела увидеть советского писателя Константина Паустовского. Это моя мечта много лет!"

Сказать, что присутствующие были ошарашены, - значит не сказать ничего. Мировая звезда - и какой-то Паустовский?! Что за бред?! Все зашептались - что-то тут не то! Начальник, тоже обалдевший поначалу, опомнился первым, дошло: с жиру звезда бесится. Ничего, и не такие причуды полоумных звезд пережили!

И всех мигом - на ноги! И к вечеру этого самого Паустовского, уже полуживого, умирающего в дешевой больнице, разыскали. Объяснили суть нужной встречи. Но врачи запретили. Тогда компетентный товарищ попросил самого писателя. Но и он отказался. Потребовали! Не вышло. И вот пришлось - с непривычки неумело - умолять. Умолили...

И вот при громадном скоплении народу вечером на сцену ЦДЛ вышел, чуть пошатываясь, худой старик.

А через секунду на сцену вышла легендарная звезда, гордая валькирия, подруга Ремарка и Хемингуэя, - и вдруг, не сказав ни единого слова, молча грохнулась перед ним на колени. А потом, схватив его руку, начала ее целовать и долго потом прижимала эту руку к своему лицу, залитому абсолютно не киношными слезами. И весь большой зал беззвучно застонал и замер, как в параличе. И только потом вдруг - медленно, неуверенно, оглядываясь, как бы стыдясь чего-то! - начал вставать. И встали все. И чей-то женский голос вдруг негромко выкрикнул что-то потрясенно-невнятное, и зал сразу прорвало просто бешеным водопадом рукоплесканий!

А потом, когда замершего от страха Паустовского усадили в старое кресло и блестящий от слез зал, отбив ладони, затих, Марлен Дитрих тихо объяснила, что прочла она книг как бы немало, но самым большим литературным событием в своей жизни считает рассказ советского писателя Константина Паустовского "Телеграмма", который она случайно прочитала в переводе на немецкий в каком-то сборнике, рекомендованном немецкому юношеству.

И, быстро утерев последнюю, совсем уж бриллиантовую слезу, Марлен сказала - очень просто: "С тех пор я чувствовала как бы некий долг - поцеловать руку писателя, который это написал. И вот - сбылось! Я счастлива, что я успела это сделать. Спасибо вам всем - и спасибо России!"

Марлен Дитрих описывала это так:

…Однажды я прочитала рассказ „Телеграмма“ Паустовского. (Это была книга, где рядом с русским текстом шёл его английский перевод.) Он произвёл на меня такое впечатление, что ни рассказ, ни имя писателя, о котором никогда не слышала, я уже не могла забыть. Мне не удавалось разыскать другие книги этого удивительного писателя. Когда я приехала на гастроли в Россию, то в московском аэропорту спросила о Паустовском. Тут собрались сотни журналистов, они не задавали глупых вопросов, которыми мне обычно досаждали в других странах. Их вопросы были очень интересными. Наша беседа продолжалась больше часа. Когда мы подъезжали к моему отелю, я уже всё знала о Паустовском. Он в то время был болен, лежал в больнице. Позже я прочитала оба тома „Повести о жизни“ и была опьянена его прозой. Мы выступали для писателей, художников, артистов, часто бывало даже по четыре представления в день. И вот в один из таких дней, готовясь к выступлению, Берт Бакарак и я находились за кулисами. К нам пришла моя очаровательная переводчица Нора и сказала, что Паустовский в зале. Но этого не могло быть, мне ведь известно, что он в больнице с сердечным приступом, так мне сказали в аэропорту в тот день, когда я прилетела. Я возразила: „Это невозможно!“ Нора уверяла: „Да, он здесь вместе со своей женой“. Представление прошло хорошо. Но никогда нельзя этого предвидеть, — когда особенно стараешься, чаще всего не достигаешь желаемого. По окончании шоу меня попросили остаться на сцене. И вдруг по ступенькам поднялся Паустовский. Я была так потрясена его присутствием, что, будучи не в состоянии вымолвить по-русски ни слова, не нашла иного способа высказать ему своё восхищение, кроме как опуститься перед ним на колени. Волнуясь о его здоровье, я хотела, чтобы он тотчас же вернулся в больницу. Но его жена успокоила меня: „Так будет лучше для него“. Больших усилий стоило ему прийти, чтобы увидеть меня. Он вскоре умер. У меня остались его книги и воспоминания о нём. Он писал романтично, но просто, без прикрас. Я не уверена, что он известен в Америке, но однажды его „откроют“. В своих описаниях он напоминает Гамсуна. Он — лучший из тех русских писателей, кого я знаю. Я встретила его слишком поздно.

Паустовский прожил после этой встречи ещё 5 лет.

Клаудиа Кардинале, известная итальянская актриса, присела отдохнуть на травку на фоне московских новостроек. СССР, Москва, 1967 год.

В Советском Союзе Клаудию Кардинале любили не меньше, чем в Италии. В первый раз она посетила Москву в 1967 году, когда приехала на V Московский международный кинофестиваль. А через год актриса вернулась уже на съемки - в фильме Михаила Калатозова "Красная палатка" она сыграла медсестру Валерию.

На участии Кардинале настоял ее муж Франко Кристальди, который согласился выделить на съемки 10 миллионов долларов - немыслимые деньги для советского кино. Роль медсестры была введена режиссером специально для Кардинале.