рассказ

Любовь и големы

Написал тут рассказик небольшой, было бы интересно узнать ваше мнение (обложку тоже сам делал):

https://author.today/work/345234

discussio

Литература – это то единственное, в чем я более-менее сведущ. Конечно, это мнение вытекает только лишь из моего мироощущения и не является истиной в последней инстанции. Так или иначе, когда заходит разговор о книгах, я молчу, улыбаюсь и только иногда подаю признаки жизни фразами «да, читал» или, «нет, не слышал». Случалось мне срываться, выходить из темного угла и защищать «интеллектуальный вид развлечения», хотя я его таковым и не считаю. Последний такой раз произошел не далее, чем полгода назад. Тогда один из новых знакомых завел речь о вреде литературы. Юноша (такая характеристика ему подходит больше из-за морального развития, нежели по возрасту) настаивал, что каждого автора следует цензурировать, а порой и по несколько раз. Одним из его главных аргументов был Заратустра. И влияние оного на взгляды небезызвестного Адольфа.
– Что ж, – начал я, – давайте же убьем всех особей женского пола.
Непонимающие глаза визави попытались обрести дар речи и выплеснуть свое негодование в словесной форме.
– А чему тут удивляться? Елена Троянская, Брунгильда, Клеопатра в конце концов. Давайте окунемся в историю и сопоставим цифры, факты. Вопрос животрепещущий и оттого нуждается в скрупулезном изучении.
– Вам это надобно, а мне – нет, – парировал собеседник.
– Удобная позиция. По одной книге, по одной теории, причем недостоверной, вы намереваетесь всех и каждого в отдельности, героя и автора, уложить на прокрустово ложе. Кто, позвольте, вам предоставил такое право?
– Это моя точка зрения. Ни больше, ни меньше. Сколько лжепророков было придумано и возведено на пьедестал? Сколько фантазеров отравили счастливую жизнь людей своими экзистенциальными кризисами и философскими измышлениями?
– Вы обвиняете творцов в том, что их не поняли? Если так, то даже развивать эту тему не имеет никакого смысла, – ответил я с натянутой улыбкой.
– Разве они пишут не для того, чтобы их понимали?
– А для чего пишут художники? Музыканты? Поэты? Для чего изобретают новую технику?
– Для денег? – ответил он вопросом на вопрос.
– Отнюдь. Порой для человека нет иного способа справиться со своими внутренними демонами, кроме как облечь их в слова, ноты и мазки.
– Лавкрафт и Гоголь, я полагаю.
– Не только.
– Так давайте же вспомним Воннегута, – с иезуитской улыбкой выпалил он. – Разве не должны отвечать создатели за свои творения?
– Позвольте встречный вопрос. Должен ли отец отвечать за своего ребенка?
– А это тут причем?
– Ответьте, пожалуйста, – настаивал я.
– До определенного возраста, разумеется.
– То есть, по достижению двадцатилетнего возраста чадо уже самостоятельно, и родитель более не отвечает за него?
– Вы клоните к тому, что творцы – это те же родители? А их творения…
– Именно, – вклинился я, – это их дети. Пусть и не всегда имеющие физическую оболочку. И как только творение выкатывается, выходит, вылетает из душной мастерской, мастер уже не несет ответственности за него.
– Таким образом, по вашему же убеждению, – он указал на меня, – можно создать откровенный призыв к геноциду и остаться в чистых белых перчатках?
– Равно как и можно воспитать убийцу и не понести за это никакого наказания.
– А как же совесть?
– Это уже предмет другой дискуссии. То, что остается в сердце Виктора Франкенштейна, никак не касается наблюдателей.
– Однако. – Подвел собеседник итог нашего разговора. – Есть пища для размышлений.
– И это мы еще не углубились в манхэттенский проект, – улыбнулся я.
– Думаю, на данном этапе у нас есть более важные дела.
– Разумеется, – согласился я.
Весьма довольные собой и беседой, мы отправились за рабочие места. Нас ожидал тест Тьюринга.
Конец.

Обеденный диалог.

– Сдавать будешь?
– А у меня есть выбор? – спросил я.
– Конечно, выбор всегда есть, – лучезарно улыбнулась сборщица. – Просто варианты не всегда нам нравится.
Последняя фраза меня удивила. Эта пухлая блондинка с вечно сияющими глазами и улыбкой на устах сказала что-то отдаленно напоминающее мудрость.
– Вот, за двоих, – прервал молчание мой сосед.
– Я тебе не отдам.
– А я и не просил, – пожал плечами он.
С первого дня этот юнец напоминал мне персонажа мультфильма: дружелюбный, обходительный, всегда гладко выбритый.
– А на чем ты сидишь? – спросил я у него однажды.
– На стуле, – без обиняков ответил он.
– Перефразирую. Что ты употребляешь, что всегда бодрый, веселый, и вообще весь такой «соседушка»?
– А чего грустить? Все же хорошо в жизни. Руки есть, ноги есть. Остальное – пустяки.
Возможно, я даже поверил бы в то, что он действительно так считает, однако, под длинными рукавами таилось увесистое «но» в виде ряда белых полос. Как тактичный человек я не решался задать вопрос о происхождении этих шрамов.
«Соседушка» погрузился в работу.
– Так почему ты не любишь дни рождения? – подсел он ко мне за обедом.
– С чего ты решил?
– Ну, за тот месяц, что ты здесь работаешь, не видел на твоем лице ни одной улыбки, когда собирали на день рождения.
– Финансовые трудности, – парировал я.
– Нет. Здесь дело не в этом.
«А «простачок»- то мозговитый!» – пронеслось у меня в голове.
– Такое ощущение, будто что-то произошло на один из твоих дней рождения, – продолжал добродушный «Пуаро».
– Нет. Никогда.
– Тогда что-то пошло не так, и ты обозлился?
– Снова мимо, – ответил я.
– Тогда... – юноша нахмурил брови, – тебе не подарили то, что ты хотел?
– Нет, – процедил я.
– Ну, ведь что-то такое было?
– Слушай, – не выдержал я, – а закатай рукава.
Он улыбнулся, но продолжил трапезу.
– Не расскажешь, откуда такой симпатичный частокол?
– Ты – мне, я – тебе.
– Ты же все равно не отвяжешься, да?
Он покачал головой.
– Рассказывай, что у тебя? Бросила девушка? Синяя лихорадка? Шизоидный приступ?
– Все вместе, – спокойно начал он. – После расставания я ничего не чувствовал. Ну, то есть в моральном плане. Не было запоев, рыданий в подушку и подобных соплей. «Ушла одна – придет другая» – сказал я себе. Но постепенно до меня начало доходить. Не было радости ни в еде, ни в сексе, ни в алкоголе. Встречи с друзьями тоже никак на меня не влияли. Пуст, понимаешь?
Я кивнул.
– Месяц за месяцем я пытался найти в себе хоть какую-то эмоцию. Гнев, радость, грусть, отвращение, хоть что-то... – Его брови были расслаблены, на лбу не было ни одной складки, а взгляд не отображал ничего. Казалось, это и не его история вовсе. – Когда мне надоела эта безвкусная жизнь, я залез в ванну и... ты понимаешь. Угадай, что было дальше?
– Приехала скорая, и тебя откачали?
– Нет. Я расхохотался. Лежа в ванне, с перерезанными венами я смеялся. До слез.
«Шизоид» – загорелась лампочка в моей голове.
– Я не хотел умирать. Все мое естество проснулось. В один миг порезы стали болезненно пульсировать, а смех сменился яростью. «Идиот!» – закричал я. С того дня эмоции снова со мной.
– И ты не думал, что тебе стоит обратиться...
– К врачу? – перебил он. – Я здоров. Но эти шрамы всегда будут мне напоминанием о совершенной ошибке, – его аквамариновые глаза чуть заметно блеснули, – и о том, что свой счастливый билет я уже вытянул.
Я принялся доедать остывший обед.
– Теперь ты, – напомнил он.
– Зачем тебе это?
– Интересно же. Ничего не бывает просто так.
У меня действительно не было такой уж захватывающей и завораживающей истории на счет моего дня рождения. Все было донельзя банально и пресно: в школьные годы ты ждешь этот день с трепетом. Тайна, предвкушение, фантазии. До тех пор, пока юноша или девушка не перейдут в ранг подростков, любое маломальское событие кажется чем-то волшебным. Но с годами, количество увиденных салютов переваливает за сотню, секреты фокусов становятся очевидными, а праздники превращаются в банальную попойку. Так и с днем рождения: сначала тебе дарят школьную форму, хотя ты просил велосипед или приставку, потом учебные принадлежности, или, что еще банальнее – деньги. Что может сильнее показать оторванность родителей от ребенка, чем подарок в виде бумажек.
«Купишь себе, что пожелаешь» – с видом Папы Римского, дарующего индульгенцию, говорят родители. План всего дня будто под копирку переносится с прошлого раза: отец берет лишнего, мать терпит до последнего гостя, который, прощаясь, неловко улыбается хозяевам дома, а ближе к полуночи ты не можешь уснуть, слушая взаимные претензии и упреки тех, кто должны служить тебе примером. В 18-20 лет лимонад сменяет алкоголь или что-то другое, а родителей сменяют друзья. Но в целом картина остается прежней. Неудивительно, что после 25-30 лет дни рождения становятся такой же рутинной как хлопушки на новый год. Именно эту историю я и рассказал своему «соседу».
– Как-то оно так, – закончил я.
– Да уж. Верить в магию становится все сложнее с каждым годом.
Я согласился.
– Надо бы тебе...
– Не надо, – перебил я. – Пора работать.
Я взял поднос и отправился в сторону урны. Оставалось еще 11 часов от моего дня рождения...
Конец.